ПЕВЕЦ И ПЕСНЯ
В 1931 году М. Д. Михайлов стал солистом Всесоюзного Радиокомитета. Впервые подойдя к микрофону очень разволновался: он привык ощущать дыхание аудитории, для которой пел, видеть глаза слушателей, чувствовать как то, что он поет, воспринимается, есть ли подлинный контакт сотворчества, когда каждый нюанс, каждая нота находят отклик в душе тех, для кого поешь, а тут, па радио, почти пустая студия: рояль, пюпитр для нот, несколько стульев и самое страшное --микрофон — невзрачная (в те годы довольно объемистая) коробочка, за которой вся страна, весь мир.
Певец собрал всю свою волю и заставил себя поверить, что ждут его пения доброжелательно, хотят именно его сегодня послушать и именно эту песню — «Среди долины ровные». Он, идя на радио, вспомнил, что песня эта на слова профессора московского университета А. Ф. Мерзлякова, что еще в 1826 году декабрист А. Е. Розен слышал, как эту песню пел солдат в Петропавловской крепости (Максим Дормидоптович прочел как-то «Записки декабриста». Так об этом было написано). И когда М. Михайлов пел перед микрофоном, то особенно эмоционально подчеркнул строки:
Высокий дуб, развесистый
Один у всех в глазах
Один, один бедняжечка.
Как рекрут на часах.
Он вкладывал всю душу в песню, которую рассказывал тысячам слушателей. Это выступление у микрофона было одобрено руководством музыкального радиовещания. Окрыленный успехом певец решил включить эту песню в постоянный свой концертный репертуар и решение это выполнил. Уже став заслуженным, а затем народным артистом, он свое выступление начинал с этой песни. Пел се под аккомпанементы рояля и оркестров народных инструментов или небольших инструментальных ансамблей, а иногда, в гастрольных поездках, и просто под баян.
В репертуаре Максима Дормидонтовича постоянно бы! а и другая замечательная русская народная песня—«Славное море — священный Байкал» на стихи Д. П. Давыдова. Пел он ее своим мощным басом яростно и грозно, рассказывая драматическую историю бежавшего с каторги революционера.
М. Д. Михайлов, очень скупой па жесты при исполнении песни, оставался верен себе. Только по его воле изменяющейся окраской тембра голоса, только так или иначе акцентируя смысл того или иного слова, той или иной строки, достигал он желаемого впечатления. Л впечатление это было сильным. Как тепло и одновременно сдержанно и строго оп пел: «Старый товарищ бежать подсобил» и далее как бы свободно выдохнул: «0-ж-и-л я, п-о-л-лю почуяв». В конце песни его голос звучал грозно и мощно:
«Эй, баргузин, пошевеливай вал, Слы-ш-ош уж б-у-р-и ра-с-к-а-т-ы!!!»
В Максиме Дормидонтовиче было несомненно какое-то взрывчатое бунтарское начало, хотя человек он был внешне скромный, тихий, молчаливый. Он любил петь о людях решительных и цельных, о людях-борцах за свободу — поэтому не случайна в его репертуаре песня о бунтаре и мятежнике, о защитнике прав простого люда — Стеньке Разине («Из-за острова на стрежень» на стихи Д. Н. Садовникова). В этой песне, наряду с широким и вольным зачином первых строф:
«Из-за острила на стрежень
На п-р-о-с-т-а-р речной полны
В-ы-п-л-ы-в-а-ю-т расписные
Стеньки Разина челны...»
Вдруг с щемящей .болью и в то же время гневно и решительно звучит:
«И он мощною рукою
Обнял персиянки стан...»
и далее:
«Одним в.ч-м-а-х-ом поднимает
Он красавицу княжну
И за борт ее бросает
В набежавшую волну»—
в эту последнюю строку Михайлов вкладывал всю страсть, всю горечь любящего сердца и одновременно чувствовалось, что его Стенька покорялся беспрекословно решению вольницы: не держать при себе дочь заклятого врага своего, погубившего многих его, Стеньки, сотоварищей.
И снова в песне возвращение к первым строкам:
«Из-за острова на стрежень
На простор речной волны...»
Но звучат они уже не так величаво, как в начале песни, а с затаенной скорбью и одновременно с чувством душевного освобождения:
Выплывают расписные
Стеньки Разина челны».
Исполнение этой песни Максимом Дормидонтовичем сопровождалось всегда большим успехом. Даже, объявление конферансье о том, что Михайлов исполнит эту песню, вызывало бурю аплодисментов.
И совсем по-другому Максим Дормидонтович пел русскую народную песню «Солнце всходит и заходит». Голос его щедрый, глубокий, сочный и звучал суше, бесстрастнее, суровее. Почти в одном настроении пел он эту трагическую песню от начала и до конца. И достигал этим огромного результата — внушал неотвратимую веру в грядущую свободу, в свет, в то, что герой песни, как и тысячи других решительных и уверенных в своем деле вольнолюбивых людей, увидит лучшее будущее.
Русские народные песни «По диким степям Забайкалья» и «Глухой неведомой тайгою» Михайлов пел иначе, с присущим ему мастерством выделяя, акцентируя то, что считал главным в этих старинных сибирских песнях: суровость одиночества, горькую долю оторванного от родной земли, от семьи человека. Особенно горестно звучали у Максима Дормидонтовича эти две строки из песни «Глухой неведомой тайгою»:
«Жена найдет себе другого,
А мать сыночка никогда».
Сколько боли, сострадания вкладывал певец в эти слова! Каждый раз, слушая его на концерте, нас поражало разнообразие оттенков чувства, вкладываемых в эти слова. Все вроде бы как и в прошлый раз, но чуточку иначе, чуточку по-другому. Один раз более сдержанно и скорбно, другой—более мягко и с щемящей душу окраской голоса, но всегда прекрасно, по-русски, всей душой сопереживая героям любимых своих песен. Пробовал и с успехом Михайлов петь и украинские песни, например, «Где ты бродишь, моя доля» М. Крапивницкого в обработке В. Зарембы и другие, но главными для него все же оставались опера и народные русские песни. Перепел он их множество! Это «Уж ты, поле мое», «Песня о Пугачеве», «Любовь разбойника», «Как со вечера пороша», «Вдоль по Питерской», «Дубинушка» и другие. Все они были спеты великолепным михайловским басом с подлинным вдохновением, с неизменным чувством стиля и чистоты народной песни, с великим мастерством и бережностью к песенной сокровищнице русского народа.